Олег Языков - Крылья Тура. Командировка [2 том, c илл.]
Только я нацелился зажечь какой-то грузовик с пушкой на прицепе, как услышал резкий, звонкий удар, как будто сломался или, точнее говоря, лопнул стальной стержень, и мотор как обрезало… Тишина, лепота, только свист разрезаемого воздуха. Земля приближается, а на земле – рассвирепевшие немцы, которые меня с нетерпением ждут, чтобы прижать к своим тевтонским грудям. Ага, и придушить в объятиях… Маневрировать нельзя, нужно беречь каждый метр высоты, да и куда маневрировать? Слишком далеко мы от наших, мне не долететь… Мне бы отлететь от дороги хоть на пару километров.
— 22-й, я Дед. Сбит зениткой, иду на вынужденную. Я не ранен… Ждите – скоро прибегу.
Ага, скоро! Но – не вешать нос, гардемарины! Не будем рыдать в эфире, это не телепередача…
Скосив глаза вправо, я наблюдал за своей тенью на снегу. Метра два… еще потянем, еще… полметра… Я уперся левой рукой в приборную доску. Черт, черт! Бам, бац, бумбарахт! Истребитель окутался снежной пылью, его ударило в брюхо, самолет подпрыгнул, жестко приземлился, прополз еще немного, закрутился и… Встал. Наконец-то! Я жив! Смертельный номер, один раз в сезоне! Да уж, чаще и не надо! И один раз – это совершенно лишнее.
Вдруг по бронеспинке защелкали пули, противно завизжал рикошет. Я инстинктивно дернулся вниз, пряча голову. Скорей, скорей! Расстегнуть привязные ремни, расстегнуть парашютные лямки, приготовиться… Стреляли, вроде бы, слева. Ну, да, я же уходил от дороги чуть наискось, значит – сзади, слева будет хвост колонны. Приготовиться… еще одна очередь. Теперь я услышал стук пулемета и шум двигателя. По самолету застучали пули… Как только они отгремели, я рыбкой прыгнул вправо, как в воду, даже руки вперед вытянул. И сразу – за мотор. Его пулеметом не пробьешь… Ну-ка, осторожно выглянем, что за дела у нас тут?
А дела, дорогие мои детишечки, были, прямо скажем, хреновые. На мой распластавшийся в сталинградской степи самолет нагло пер немецкий броневик. Ну, этот… "говномаг", одним словом. Который своим корпусом на гробик похож. Но как его не позорь, а все равно – в степи "Ганомаг" с пулеметом МГ-34 явно сильнее сбитого летчика с "Вальтером Р-38" в руке…
Я лихорадочно выщелкивал 9-мм патроны из обоймы пистолета в руку. Семь… восемь, все. Теперь зарядить их, зарядить, как следует. Не пристало барону, рыцарю и летчику скупердяйничать на подарки камрадам… Все – вам, все для вас, дорогие немецкие друзья, подходите… Семь, восемь. Все патроны встали в обойму, обойма – щелк, затвор – клац. Готово, я жду…
Тут я услышал нарастающий, давящий гул авиационного мотора. А ну-ка, поглядим, что там такое… Со стороны горящей в нескольких местах колонны, на бронетранспортер неспешно заходил Ил-2. Все немцы, кто еще мог стрелять, палили по илюше из всего, что может стрелять. Мне стало страшно – Ил шел в сплошном бисере трассирующих пуль. Светящиеся трассы создавали вокруг него какое-то фантастическое марево. Мать твою, хорошо, что летчики этого в бою не видят – поседеть ведь от страха можно. Да-а-а, упаси меня Перун, я уж лучше на истребителе…
Ил, не обращая на интенсивный ружейно-пулеметный обстрел ровно никакого внимания, чуть шевельнул капотом, и в Ганомаг ударил сходящийся веер пушечных и пулеметных трасс. Разрывы 23-х миллиметровых снарядов запрыгали по бронетранспортеру, как горсть китайских петард. Ганомаг дернулся, его развернуло, потащило под уклон, и, наконец, он вспыхнул дымным пламенем. Из огня уныло свисало вниз тонкое жало пулемета.
Спасибо, крылатый, мы с тобой одной крови! Я помахал Илу рукой. За Илом надо мной пронеслась пара истребителей. Все в порядке, ребята! Я жив! Я скоро буду с вами!
Так, скоро-то скоро, но отсюда надо линять. Что-то тут жарко становится. Стоп! Самолет! Я обернулся к Яку. Извини, крылатый, я не могу помочь тебе взлететь… Прости и прощай. Я подбежал к кабине, выхватил из планшета карту, какие-то бумаги, бросил в кабину. Где НЗ, ведь Антоха мне показывал, а вот он! Перемотанные матерчатой изолентой плитки шоколада и пачка галет. Это в освободившийся планшет… Все? Все! Я отскочил, в кабину полетел клубочек. Пыхнуло, жар опалил лицо.
Илы все еще добивали колонну. Пора делать ноги, штурмовики не будут висеть над ней вечно. Скоро немцы очухаются, подсчитают потери и поинтересуются – а где этот шустрый русский летчик? Куда это он спрятался? Играть в ними в салочки никакого желания у меня не было. Я прищурился… очки! Шипя от боли, я цапнул рукой из горящей кабины свой трофей – солнцезащитные очки, и сразу нацепил их. Так будет прикольнее – лейтенант королевских мушкетеров барон ля Реган на отдыхе в швейцарских Альпах… под Сталинградом. В фуфайке… Дело в том, что меховой комбинезон я в полеты не одевал. Он всем, конечно, хорош, но тяжел и в нем не повернешься. Я летал в простых ватных штанах и фуфайке без воротника. На шее – щегольской шелковый шарф. Аристократ я или где?
Так, куда теперь? Я оглядел горизонт. Во-о-н, что-то темнеется вдали, километров пять от дороги. Мне чем дальше – тем лучше. Пошли. Я скользнул. Эх, хорошо-то как! Забытое чувство растянутого прыжка, чистое удовольствие!
Это стог полусгнившей соломы, а рядом… А рядом – я заледенел… в голове стало пусто и холодно, зрение обострилось и стало болезненно контрастным…
Рядом, за колючей, в две нитки, проволокой что-то лежало… неаккуратные, присыпанные снегом, плоские кучи. Одна, вторая, третья… Еще и еще. Красноармейцы… без шинелей, без сапог… Раскрытые, забитые снегом рты, глазницы… Худые, обтянутые кожей руки. Скрюченные, застывшие пальцы. Полевой концлагерь. Даже не лагерь – место для забоя людей… Ну, европейцы, ну, общечеловеки! Я набрал полные ладони снега и растер им лицо. До боли, до содранной кожи. Я знал об этом. Знал, что наши найдут еще не один такой лагерь. Знал, что будет еще хуже, когда замкнется кольцо окружения вокруг 6-й армии и немецких сателлитов. Но знать – это одно, а увидеть воочию – это другое… Не забуду… Прощайте, люди.
Я побрел прямо, куда глядели глаза. На ресницах стыли слезы бессильной злобы. Не забуду… не забуду… Краешком сознания я уловил какое-то движение слева от себя. Рукавом вытер лицо, проверил пистолет за пазухой. Кто там еще? А-а, гостюшки… Судя по шинелям – румыны. Добро пожаловать! Навстречу мне, вихляясь по снегу, шла какая-то богатенькая легковушка, за ней – тентованный грузовик и снова – ганомаг! Здрасссти! Ну, все, ребята, — вы уже приехали! Для вас ни дороги, ни жизни больше нет.
Одинокая фигура на дороге никого не напугала. А зря… Метров с двадцати я начал стрелять. На легковушку хватило одной пули, точнее – одного пирозаряда. Машина вспыхнула, в ней кто-то пронзительно заорал, распахнулась задняя дверь, и в снег зарылся огненный клубок, бывший когда-то человеком. Да полноте, — бывший ли?
Грузовик – тах, тах, тах! Достаточно, горит, хорошо горит. Из грузовика никто не вылез. А может, там солдат и не было? Да нет, просто три пирозаряда – не один. Некому там вылезать было. На ганомаге еще ничего не поняли, но пулемет загрохотал, стреляя неизвестно куда. Зачем патроны тратишь, дурашка? Тебе это не поможет. Получи! Я добил в бронетранспортер остаток обоймы и, стоя под прикрытием полыхающего грузовика, перезарядил пистолет. Последняя обойма. Нужно присмотреть какое-нибудь оружие.
Для начала я вернулся к легковушке. Грузовик полыхал слишком жарко, чтобы там можно было найти что-нибудь полезное. А легковушка лишь дымила вонючим дымом. Так, тук-тук! Кто в теремочке живет? Оказывается, уже никто не живет. Но расстраиваться я не стал. Наоборот – я обрадовался. У сидящего на переднем правом сиденье мертвого молодого офицера я взял немецкий автомат и подсумок с четырьмя магазинами. На первое время хватит. На заднем сиденье развалился патрицием времен упадка римской империи толстый пожилой офицер. Форма была мне абсолютно не знакома, и его звания я не определил. На полу машины валялся упитанный портфель свиной кожи. Я щелкнул замком. Бумаги, бумаги, карты… Пара коньячных бутылок, копченая колбаса, какие-то консервы, о! Красивый охотничий нож в кожаных ножнах. Я вынул клинок, посмотрел на толстяка и отрезал… Нет, не голову и даже не ухо. Я отрезал погон. Зачем, я не знаю. Преодолевая неприятное чувство, я поискал и нашел у толстяка бумажник. Погон и бумажник я бросил в портфель, закрыл его и вылез из машины. Возьму с собой, все же сувенир…
Обойдя полыхавший грузовик, я подошел к бронетранспортеру. Он чадно горел, живых в нем не было. За кормой ганомага лежал солдат с обожженным лицом. Рядом с ним валялся немецкий карабин. "Маузер", кажется. Я стоял, тупо глядя на карабин. Что я стою, зачем? Нужно идти… Ах, да! Надо взять карабин. Автомат хорош… метрах на двухстах. А из карабина я заговоренной пулей попаду метров на четыреста, а постараюсь – и на пятьсот. Наверное… Раньше, по крайней мере, получалось. Я встряхнул головой, осторожно поставил портфель на снег, снял с убитого солдата ремень с подсумками. Два подсумка по тридцать патронов. Да двести к автомату, хватит, чтобы добежать до канадской границы. Я продел ремень через ручку портфеля и одел его через плечо. Взял карабин, лязгнул затвором. На меня уставился желтый, масляный патрон. Я положил руку на магазин, наполняя его пирозарядом. Загнал патрон в ствол. Готово, пошли. Но особо далеко мне уйти не дали. Сначала слабо, а потом все сильнее загремела стрельба. Кто-то катился по дороге ко мне и к сгоревшим машинам. А друзей у меня тут, в немецком тылу нет.